Фото начало XX века

Пасха

В субботу день тянулся для нас невыносимо долго. К вечеру все приготовления заканчивались.

В столовой на столе уже стояли принесенные из оранжереи гиацинты: розовые, голубые, белые, и наполняли комнаты нежным ароматом. На кухне плита еще источала жар, постепенно остывая. Гулять нам не хотелось, делать что-нибудь или читать – тоже, и мы тоскливо слонялись из угла в угол, посматривая на часы, но до 11 часов было еще далеко, а спать ложиться мы боялись, чтобы не остаться дома.

Стрелки едва, едва двигались! Но, уставши, не раздеваясь, приткнешься где-нибудь и дремлешь, прислушиваясь: не пора ли! Но всему бывает конец! Тетя Аня начинает собираться, папа начинает облачаться, и все мы выходим на улицу, точнее во двор, - в садоводстве улицы не было.

Почему-то я не помню, чтобы в раннем детстве в пасхальную ночь была плохая погода! Почему-то запомнились переливающиеся разными огоньками звезды, тихая теплая ночь и какая-то торжественная тишина, точно она прислушивалась к тому, что должно было совершиться. Тихо стояли темные, неясные во тьме деревья, такие знакомые днем и чужие ночью. В школе нянь, в доме раненых светились окна, но все было тихо. По Гатчинской дороге угадывались группы идущих людей, все более и более густевшие по мере приближения к церкви. В церкви двери были открыты настежь, и народ стоял уже даже в манеже, но не было давки и шума. Мы пробирались в свой уголок и ждали начала полунощницы.

Фото начало XX века "Орловские ворота ".

На середине церкви дочитывались «Деяния апостольские», после пения канона Плащаницу вносят в алтарь. Наконец – раздается тихое: «Воскресение Твое Христе Спасе», второй раз громче, и на третий, врата открываются – крестный ход выходит из церкви. Вокруг церкви в два ряда стоят солдаты с горящими бенгальскими огнями, церковь залита электрическими огнями. Высоко в небе под куполом горит крест из лампочек. Крестный ход с пением «Воскресение Твое…» обходит медленно церковь и подходит к паперти в манеже.

Раздается первое «Христос воскресе!» Начинается перезвон… Потом все входят в храм и начинается пасхальная служба, торжественное, ликующее пение, возгласы священника: «Христос воскресе!», и одно общее, как вздох: «Воистину воскресе!». Начинается общее христосование: кто остается к обедне, кто собирается домой, в церкви становится свободнее. Уставшие, со слипающимися глазами, идем домой. На душе, несмотря на усталость, празднично. Дома уже накрыт стол, но ничего не хочется! Хочется только спать!

Просыпаемся уже, когда солнышко высоко. На кухне уже мама и тетя Аня готовят кофе, который можно уже пить с молоком и сливками! Можно есть и куличи и пасху, и все, что еще вчера было недоступно!

В окна светит солнце, окна без зимних рам свободно пропускают все звуки с улицы – пение птиц, как-то торжественно звучащее, по-праздничному, точно и птицы чувствуют Пасху; и колокольный трезвон, веселый, переливчатый, пасхальный трезвон, от которого радостно билось сердце.

На улице было так тепло, солнечно; двор, усыпанный свежим песком с немногими еще следами к леднику, к хлеву так и манил прогуляться. Выходили Леля и Сережа, приходил Петька Месников, выносили деревянную горочку-лоток и начинали катать ярко окрашенные яйца, а когда надоедало, отправлялись гулять по садоводству и на Монаховую канавку.

Вечером приходили гости: крестная с мужем Александром Ивановичем, папин помощник с женой, другие знакомые.

Садились за стол, начинались праздничные разговоры. Нас ребят садили отдельно и вскоре отправляли спать.

И долго еще, сквозь сон, слышались нам разговоры, смех, стук ножей и посуды…

На второй день мы ходили в гости к крестной, и иногда к другим папиным сослуживцам. Так проходили пасхальные дни.

Сборы в дорогу

Иногда мы ездили на Пасху к бабушке, в Шуваловку.

Почтовая открытка начало XX века "Часовня у вокзала ". Посёлок Александровка.

Помню, году в 1909-м, кажется, Пасха была поздняя, и папа отпросился раньше дня на три. Хозяйство: коровы и телята. Нужно было кого-нибудь звать домовничать на время отъезда. Обычно у нас в таких случаях оставалась Аннушка баболовская, чудесная душевная старушка, или Катя Березкина из Аракчеевки.

Началась обычная суматоха со сборами - нас было уже четверо ребят. Передав бразды правления своему помощнику, папа, занимался бритьем и прочими сборами в дорогу, а мама, обрядив ребят, укладывала все, что нужно в дорогу. Я и Катя скучали, и от нечего делать слонялись из комнаты в комнату. Вдруг, слышим, папа кричит: - Где мои подтяжки! Шура! Ты не видела, где мои подтяжки!? - Ну, вот, у тебя всегда так! То одно, то другое! Вот и бегай и ищи, а время уходит, пора бы уже и выходить!

А я уже давно заметил, что подтяжки висели на двери, верней за дверью на ручке, мне смешно было, как все бегают, суетятся, а за дверь не догадываются заглянуть! Я подмигиваю Кате и глазами показываю за дверь. Папа перехватил мой взгляд, увидел подтяжки и, внезапно рассвирепев, схватил их, вытянул меня ими по спине с криком: - Ах, ты негодяй! Все торопятся, а ему смешки, пошел вон!

Натурально, я не стал ждать второго приглашения и удалился на двор.

Вдруг слышу мамин возглас:- Ах, ты Господи! Кто это оставил лак на столе?

Оказывается, папа подкрашивал спиртовым лаком каблуки у штиблет и оставил его на столе. Братец Леня взобрался на стул, добрался до бутылочки с лаком и открыл пробку. Мама увидела и вскрикнула, а Ленька, испугавшись, опрокинул бутылочку, пролил лак и сам на него уселся. Папа невольно рассмеялся:- Ну, вот теперь у него дворянское пятно на заднице!

Переменили ему рубашонку, и он с «дворянским пятном» поехал в Шуваловку.