Фото начало XX века

Дворцовый госпиталь

Я уже говорил, что начал помнить себя и окружающее очень рано, и самое ранее воспоминание - о начале войны с Японией. Потом несколько домашних воспоминаний, из которых отчетливо вырисовывается мое заболевание дифтеритом. Мне тогда было около четырех лет.

Фото начало XX века "Дворцовый госпиталь ".

Хорошо помню, как мама везла меня в коляске, было пасмурно и накрапывал дождик. Во все время болезни мама была со мной в Дворцовом госпитале. Хорошо помню больничные палаты, ярко натертые паркетные полы, некоторых детей, особенно одного мальчика с вставленной ему в горло черной трубкой, восхищавшего меня своей удалью. Мальчик этот за обедом управлялся без ложки с супом или бульоном. Он брал тарелку в руки и, почти мгновенно, единым духом, выпивал содержимое. Я решил проделать тоже, но мама успела меня остановить, и моя попытка не удалась.

Отчетливо сохранился запах и вкус бульона и супа, которыми нас кормили, а особенно котлет и французских булочек с молоком. Они были такие ароматные, теплые, с хрусточкой, горячее молоко с такой толстой румяной пенкой! Чистота и порядок царскосельского придворного госпиталя были идеальными.

Мама все время была со мной и, только иногда, украдкой ходила домой, где оставались маленькие Катя и Леня. А я забирался в палате на стул около окна и смотрел, как она пойдет через двор и помашет мне рукой. Иногда шел дождь и, дожидаясь возвращения мамы, я следил, как крупные капли дождя сбегали по провисшим проводам и столкнувшись падали вниз.

По выздоровлении мы с мамой дошли до Гостиного двора и на извозчике поехали домой. Дома мне все показалось странным, почти чужим; я забыл дом и привык к больнице. Маленький Леня чуждался мамы и меня, и не отходил от бабушки, домовничавшей вместо мамы во время моей болезни. Дома у меня получилось какое-то раздвоение: я рад был тому, что я дома, и в тоже время вспоминал госпиталь и скучал по нему! Постепенно эти впечатления стали тускнеть, и я только иногда в разговоре упоминал: «а вот у нас, в госпитале»…

Первая революция

В эту зиму папа был выбран в присяжные заседатели в Окружной суд в Петербурге, и должен был ездить в судебные заседания. Возвращался он поздно ночью. Погоды были ненастные: то дожди, грязь, то гололедица, мокрый снег с ветром.

В Петербурге не прекращались забастовки и беспорядки.

Мама и тетя Аня до поздней ночи сидели с лампой, за столом, поджидая папу. Наконец он приезжал, ужинал, пил чай, а в промежутках рассказывал разные страшные истории из зала суда и событий в городе. Что такое «забастовка», я не понимал, но часто слыша это слово, по-своему его представлял и объяснял. Мне казалось, что много страшных людей стоят рядами, напротив друг друга, и между ними нужно проходить, а они проходящих толкают от себя и перебрасывают к стоящим напротив, и, что от этого проходящие умирают.

От такой картины я приходил в ужас и спрашивал, просил объяснений, но мне отвечали, что я маленький и это мне не нужно знать. Но в тоже время, приходившие журналы и газеты были наполнены рисунками и фотографиями улиц города с перевернутыми конками, телегами, солдатами и казаками, какими-то мастеровыми с ружьями в руках. Что это значило, я не понимал, а прочесть не мог.

В Царском все было тихо, везде были казачьи конные посты… Правда, как-то забрел в Школьное пьяный солдат из 2-го батальона, изрядно напугав нас ребят, но скоро ушел, размахивая руками и бормоча какие-то ругательства.

Лед на пруду

Почтовая открытка начало XX века "Пашковская плотина". Царское Село.

Когда начинало морозить и лед на прудах становился прочным, нам разрешалось кататься там. Коньков у нас не было, но мы прекрасно обходились и без них. Мы очень любили лежать на прозрачном льду и разглядывать все, что можно было рассмотреть.

Посреди травы тихонько пробирались караси; то какие-то жучки двигались в разные стороны, раздвигая траву и поднимая облачка мутной воды. Лед был так прозрачен, что только пузырьки воздуха под водой нарушали иллюзию и от удара по льду немного шевелились, иногда соединяясь в один большой.

Туманные картины

Во 2-ом батальоне по воскресеньям, после обедни, батюшка объявлял иногда, что вечером будут «туманные картины», на такую-то тему. Устраивали их в теплом манеже, перед церковью. Народа собиралось много. Кроме солдат, приходили из Аракчеевки, Перелесина, Софии, школы нянь, дома раненых…

Все рассаживались по скамейкам и ожидали начала. Наконец два солдата приносили и клали на пол большую раму с натянутым полотном, смачивали его водой и ставили к стене, напротив скамеек; приготавливали место для фонаря и для батюшки.

Около шести часов приходил батюшка, и после пения «Царю небесный» все садились и батюшка начинал чтение, время от времени передвигая картины в фонаре. В памяти не сохранилось полностью отдельных тем, но осталось что-то, очень хорошее, слившееся в одно представление о древнем мире, нашей старине, монастырях, церквах, природе. Мягкие, нежные краски, самая неподвижность картины, ожидание: а что будет дальше?

Фото начало XX века "Император Николай II в расположении казарм 2-го Царскосельского стрелкового полка .

Создавало какое-то непередаваемое словами впечатление… Когда потом пришлось увидеть первый кинематограф, он показался каким-то шумным, беспокойным, и не понравился. Привлекала внутренняя красота «туманных картин».

После окончания пели «Взбранной воеводе», и все расходились по домам до следующего раза. Если случался какой-либо праздник и был набор картин, то показывали картины на праздничную тему. Дома за вечерним чаем или ужином обсуждали увиденное, дополняли один другого, и самой активной была тетя Аня.

Тетя Аня

С тетей Аней связано все наше детство! Была она сестрой нашего деда Василия Ивановича и дочерью прадеда Ивана Филипповича.

Тетя Аня родилась, когда скончался император Николай I, и так как знаменский священник забран был в Зимний дворец для служения панихид и чтения Псалтири, то требы в императорских имениях, отправлялись священником в Александрии, в Александро-Невской церкви, что называлась капеллой. В этой церкви тетю Аню и крестили в феврале, назвав Анной, в честь пророчицы Анны, память которой празднуется на другой день после Сретения, вместе с Симеоном Богоприимцем.

Была она стройная, голубоглазая, с длинными, до пят, волосами, светло-русыми, и хорошим голосом. Она любила петь и пела хорошо; знала множество песен, русских и финских. Как-то она и ее подруга Варя Юркина, идя по Знаменскому парку, пели какую-то песню. Случайно их услышала великая княгиня Александра Петровна. Пение их так ей понравилось, что она просила передать им, чтобы они почаще приходили петь в парк.

Для своего времени, будучи крестьянской девушкой, она много читала. Этому помогало общение с дачниками, от которых можно было получать книги для чтения. Время было благоприятное: освобождение крестьян, различные реформы, интеллигенция стремилась просвещать «меньшого брата». Замуж тетя Аня не пошла, хотя женихов было много. Что тому было причиной, не знаю. Много лет спустя, случалось слышать, что вот умер такой-то, и тетя Аня говорила, что он сватался к ней: - Вот и была бы уже вдовой!

Приезжала она к нам в Царское, обыкновенно после окончания полевых и огородных работ и молотьбы, в конце ноября, или начале декабря, и оставалась до начала работ весной. Первый день после приезда тети Ани, а иногда и второй, обыкновенно посвящался разговорам, сообщениям деревенских новостей.

Делая что-нибудь, она вдруг говорила маме: «Саша, а я тебе не говорила про Машу Юркину?» и, получив отрицательный ответ, пускалась в подробные рассказы, время от времени, переходя на финский язык, для сообщения предметов, для наших ушей еще преждевременных. Почти каждую субботу и на праздники, мы ходили с ней к всенощной, а в праздники - к обедне. Ну, а вечером в воскресенье – на туманные картины!