|
В одну реку нельзя войти дважды
Опубликовано с сокращениями в газете «Смена» № 157 от
24.07.2000
Согласно водопроводно-канализационной мудрости, вода всегда
дырочку найдет. Если есть вода. Чем дольше живем мы на свете, тем
больше убеждаемся - воды становится все меньше. Не знаем, что там
будет после глобального потепления и таяния полярных шапок, но пока
что вода уходит в песок. Моря сжимаются, реки мелеют, болота
высыхают, прелестные родники становятся зловонными лужами.
Царскосельские пруды для многих петербуржцев - явление настолько
привычное, что не все думают о том, как они появились и как,
возможно, исчезнут. Еще при Елизавете Петровне никаких прудов в
здешних местах не было, и как только они были выкопаны, сразу
возникла проблемы - откуда брать для них воду. Если посмотреть на
физическую карту окрестностей Царского Села, то видно, что ни одной
путной реки рядом нет, более того - город находится на возвышенности
и вода туда не притекает, а из него утекает. Тогда обратили внимание
на Таицкие ключи в 15 верстах от прудов по прямой - они были выше
прудов и если бы была канава, вода самотеком поступала бы в пруды. И
по проекту горного инженера Бауэра и гидротехника Карбонье в 1774
году был сооружен Таицкий водовод - беспрецедентное для России
сооружение, причем часть водовода идет под гребнем Ижорской
возвышенности на глубинах около 17 метров. Эта "минная галерея"
сооружалась невиданными для XVIII века темпами - управились за 7
лет, это практически метростроевские скорости. Меньшая часть галереи
выполнена в кирпичном арочном коллектора, остальное - в каналах и
трубах.
И потекла в пруды вода. Однако сооружение оказалось довольно
хлипким, и уже через несколько лет пришлось заменять некоторые его
части. Потом к водоводу приставили команду инвалидов, которые
присматривали за ним и чинили то, что ломалось. Тем временем Царское
Село росло и воды стало не хватать - ведь эту воду уже не столько в
пруды выливали, сколько выпивали, поскольку другого источника не
было. В начале века построили Орловский напорный водопровод,
частично функционирующий до сих пор, с Таицкого водовода сняли
инвалидов и махнули на него рукой. В 1904 году по всей трассе
водовода прошел последний человек - это был студент Нертовский,
который составил последний отчет о состоянии водовода. Одетый в
кожаный гидрокостюм, он полз по минной галерее, которая к тому
изобиловала завалами, и фиксировал состояние шахт и колодцев. После
него очень долго ни одна двуногая тварь, дорожащая своей жизнью, не
смела соваться в минную галерею.
Царскосельские пруды остались без воды. Живы они до сих пор
только потому, что весной тает снег и что-то из талых вод
задерживается в прудах. Но около 7 километров Таицкого водовода
все-таки поставляют некоторое, жалкое, конечно, количество воды.
Конечно, ни о каких родниках нет и речи - ведь минная галерея
выведена из строя навсегда, текут грунтовые воды, потому что водовод
работает как дренажное устройство: сверху натекло, но в почву не
ушло, потому что мешает слой синей глины, и потекло по канаве. А
канавы, надо вам сказать, выложены красным кирпичем в елочку, как
паркет. Только не видно этого паркета - канаву надо чистить, а в
отделе гидротехнических сооружений ГМЗ "Царское Село" на все про все
два человека, им дай бог бутылки из прудов повытаскать, что граждане
набрасывают. Небольшие пруды сплошь покрыты джунглями водорослей, и
утки, что в преизрядном количестве усеивают пруды, кажется, не
плавают там, а ходят, аки посуху.
Но с чего мы взяли, что 7 последних километров трассы водовода
все-таки действуют? А с того, что в 1986 году была предпринята
героическая попытка реанимировать это сооружение. Попытка была
отчаянная, но, к сожалению, кое-как действуют только эти 7
километров. Люди, работавшие тогда на восстановлении водовода,
прославились на некоторое время на все Царское Село и окрестности, а
заодно приобрели стойкое отвращение к этой теме. Лишь путем
уговоров, подлизывания и использования личного обаяния нам удалось
разговорить двоих самых главных водоводских трудяг - Виктора
Семенова, начальника того самого отдела гидротехнических сооружений
(впрочем, в начале истории никакого такого отдела и близко не было),
и Павла Мирошниченко, бывшего руководителя группы "Таицкий водовод"
от загадочной ныне общественной организации ОКРПИА (общественная
комиссия по реставрации памятников истории и архитектуры) при
Ленинградском отделении ВООПИК (Всероссийское общество охраны
памятников истории и культуры) - одной из первых легальных
разрешенных неформальных объединений.
Виктор Семенов продолжает работать в ГМЗ, уныло глядя на сохнущие
пруды и объясняя журналистам, что не все так плохо, но могло бы быть
и получше. В 1986 году его сделали "общественным директором"
Таицкого водовода, чтобы приглядывать за командой Мирошниченко -
Семенов ходил в райком и требовал комсомольцев на земляные работы,
ему давали по 800 курсантов и прочих трудоспособных граждан, которые
путались у Мирошниченко под ногами. Но он тоже совершенно искренне
хотел, чтобы водовод заработал - с 1916 года пруды не получили не
капли родниковой воды, живя только на дождевой и снеговой. Семенов
вспоминает, что только один раз он откровенно радовался жизни: когда
в 1994 году прорвало водопровод, проходящий по территории парка, и
все пруды мгновенно наполнились, зажурчало, потекло вокруг. К
сожалению, больше прорывов не было. Сейчас Виктор Петрович уверен,
что они с Мирошниченко были практически всегда заодно, просто методы
достижения цели у них были принципиально разные.
 Павел Мирошниченко нынче работает совершенно в
другой организации, занимается совершенно другими делами, вспоминать
про водовод не любит и даже в Царское Село затащить его стоило
большого труда. Но если среди наших читателей попадутся люди с
некороткой памятью, они с удивлением смогут припомнить, что имя
этого человека 14 лет назад гремело во всех имевшихся тогда
средствах массовой информации, а его лицо появлялось на экранах
телевизора не реже, чем мордочки мексиканских красоток. Более того -
наша газета помогала Павлу собирать людей для тяжелых и грязных
работ, публикуя его воззвания.
- В 1986 году совпали два фактора. Во-первых, приближалось
200-летие Таицкого водовода, во-вторых, в связи с перестройкой
общественность подняла голову, возникло множество любительских
объединений, групп и т.д., для начала направивших свою энергию на
возрождение памятников старины и прочего культурного наследия. Хотя
на самом деле за этим нередко скрывались политические амбиции, но в
1986 году об этом говорить было еще не принято.
- Зачем ты вообще в это влез? Ты ведь занимался пещерами.
- Я в это ОКРПИА пытался притащить некоторых своих тогдашних
единомышленников по подземным изысканиям, т.к. хотел работать
легально, а в то время это был единственный способ легализовать нашу
деятельность - примкнуть к какой-нибудь реставрационной тусовке.
Большинство моих коллег эту идею приняли в штыки, поэтому я
фактически один вошел в ОКРПИА. Я уцепился за идею реставрации
Таицкого водовода, потому что проникся грандиозностью этого
сооружения - я его видел первый раз в 1984 году, прочитав о нем в
какой-то книжке.
- Если ты откололся от товарищей, кто же тебе помогал?
- У меня работали в основном восторженные девицы, увлеченные
неизвестно какими идеями, и философски настроенные мальчики, никогда
не державшие в руках лопаты и не видевшие ни одной пещеры. С этой
публикой мне пришлось заниматься сложнейшими гидротехническими и
горнопроходческими работами, которые по идее должны делать 40-летние
мужики с шахтерским прошлым. Местные власти, администрация ГМЗ,
партийное руководство поначалу с энтузиазмом восприняли это
начинание, на словах нам все обещали помогать и рассыпались в
любезностях, однако реальная помощь сводилась к тому, что нам не
мешали. Естественно, не выделялись никакие денежные средства, ни
стройматериалы. Доброе слово можно сказать только в адрес курсантов
Пушкинского военного училища и солдат, которых нам давали в помощь
на открытых участках канала. Они за 2 дня раскопали примерно
километр. Солдаты работают лучше, чем добровольцы. Те самые 800
солдат даром времени не теряли, вели вполне солдатский быт, с
полевыми кухнями, тревогами, чуть ли не строевыми занятиями. Однажды
им случилось найти мину - обычную, хвостатую, минометную, все было
окружено флажками, табличками "осторожно - мины". Приехали саперы и
сказали: "Если хотите, подрывайте сами…" Кстати, минная галерея
отчасти оправдывает свое название - во время войны туда нападало
неведомое количество снарядов. Часть вынули, часть лежит до сих
пор.
- Ты собирался восстанавливать водовод по всей длине?
- Я не сумасшедший. У меня был свой проект реставрации, я считаю
его самым красивым решением, потому что он сохранял историческую
часть водовода в первозданном виде, не требовал больших затрат и мог
быть выполнен достаточно быстро - за одно-два лета. Я не собирался
идти до Тайцев, это безумная идея, хотя некоторые горячие головы
собирались это делать - в основном те, кто потом начали на нас
катить бочку, какие-то крикуны из ОКРПИА. Они не понимали, что это
нереально. Я провел в осмотрах этой галереи много дней, мы составили
план и подробное описание каждой из 59 шахт (снаружи, внизу галерею
пройти нельзя), поэтому я отлично понимал, что физически невозможно
восстановить часть от Тайцев до Киевского шоссе. Но другую часть, от
Киевского шоссе до Курголовского грота восстановить было возможно,
потому что она уже ремонтировалась в 50-е годы. В этом случае вода
поступала бы из источника, находящегося чуть ниже Киевского шоссе, а
также за счет дренирования старой трассы галереи грунтовых вод. По
моим расчетам, это обеспечило бы около 20 литров в секунду, что
хватило бы для минимального поддержания прудов. Также это позволило
бы иметь в качестве действующего памятника рабочую часть водовода,
которую можно было бы использовать как экскурсионный объект.
- Ты же не хочешь сказать, что твой проект был единственным?
- Конечно, нет. Существовал также проект разработки института
Ленгипроинжпроект, который собирался всю трассу закатать в бетон.
Правда, и стоил он 17 миллионов тогдашних рублей, отчего Ленсовет
чуть кондратий не хватил. Мой проект подвергался суровой критике со
стороны гидрогеологов - например, знаменитого Евсея Грейслера. Когда
мы пришли к нему за консультацией, он к нам хорошо отнесся, но
сказал, что затея с реставрацией так же полезна, как голодовка у
дома президента. По-моему, тогда как раз доктор Хайдер вес сбрасывал
на лужайке у Белого дома. Дело в том, что Таицкие ключи обмелели,
уровень грунтовых вод в этой части Ижорской возвышенности за
последние 100 лет очень сильно упал, теперь ни сами ключи, ни
дренажные свойства самой галереи, даже бетонной, которую собирались
строить, не могли обеспечить должного количества воды. Существовал
также проект, разработанный Семеновым, он представлял собой нечто
среднее между моим и ленгипроинжпроектовским, но тоже был нереальны.
Но в начальный период работ не было известно, что воды все равно
будет недостаточно.
- Надо полагать, работали вы в тяжелых условиях?
- Я думаю, мало кто из нынешних горожан добровольно полез бы в те
дыры, куда лазали мы. Мы начали в апреле 1986 года и каждый день
сталкивались со сгнившими многочисленными шахтами, часть которых
была полностью завалена до самого верха землей и мусором с полей, с
завалами, с полностью засыпанными каналами, с разрушенными гротами и
виадуками, с поврежденными, перебитыми современными коммуникациями
трубами. Специально подобранная команда работала на подземных
участках галереи, я их возглавлял лично и обучал, а прочая
общественность, включая бабушек и привлеченных солдат, комсомольцев
и пр., ставилась на более простые и безопасные открытые участки
трассы. В то время каждую неделю давались объявления в "Вечерке" и в
"Смене" о том, что в такой-то день состоится субботник, сбор на
станции Кондакопшино. Я каждый раз приходил и ждал на станции пару
электричек, надеясь увидеть подходящих для таких занятий людей, но,
как правило, приезжали либо экзальтированные бабушки, помешанные на
идее восстановления культуры, либо молодые люди, которых можно было
чаще встретить возле "Сайгона", нежели с лопатой в руке. Они умели
играть на флейте, любили порассуждать о Рерихе или Елене Блаватской,
варили суп из крапивы, но для горнопроходческих работ годились
плохо. Впрочем, я был рад и таким людям. Особо выдающимся
представителем таких людей был Вова (Владимир Адольфович)
Веретенников, считавший себя философом и писателем. Вокруг него была
толпа восторженных поклонников и поклонниц разного возраста, которые
часами могли слушать его речи. Его любимым занятием было именно
толкать речи, но не работать. Более того, единственное, что ему
можно было поручить - это носить воду (чем тупее работа, тем с
большим удовлетворением он ее делал). Воды надо было много - на 30
человек нужно было готовить, умывать их, вся толпа жила в
Кондапокшинском деревянном бараке.
- По-видимому, мало пригодном для жилья?
 - Барак любезно выделил нам руководство
элеватора сельхозинститута, на территории которого находились
крайние шахты минной галереи, без расчистки которых невозможно было
бы пустить воду. Он представлял собой здание бывшей студенческой
столовой, где было помещение с плитой и длинный-длинный стол, а
также выбитые окна, куча полусгнившего барахла, зато было
электричество. На кухне стояла страшная уродливая конструкция,
урожденная дровяная печь. Она страшно дымила, и заставить ее
топиться не было никакой возможности. Не помогало ни замазывание
глиной, ни чистка дымоходов. Только Женя Никитин имел над нею
некоторую власть. Была также печь, не такая страшная на вид, но
гораздо более опасная - электрическая. В ней постоянно что-то
искрило, замыкало, она билась током, и несмотря на
электротехническое образование, мне ничего не удавалось с ней
сделать.
- Начало вашей работы совпало еще и с чернобыльскими событиями.
Ты не счел это предзнаменованием?
- Нет, хотя мог бы. Я уезжал на пару дней в Зеленогорск,
вернувшись в город, проездом, от Финбана до Варшавского, я услышал,
что бабахнуло. Я не понял опасности, только что-то угрожающее
носилось в воздухе. По дороге к бараку меня накрыл такой ливень, что
не было сухого места нигде - ни под деревьями, ни в разваливающемся
здании давно заброшенной кассы станции Кондакопшино. Возле барака
ураганным ветром сорвало провода со столбов, и они лежали как раз
там, где завтра должны работать люди. Чуть позже подъехали еще двое
наших, мы бросили доски, предназначенные для крепей, поближе к
проводам, я надел огромные сапоги и, ступая маленькими шажками,
бросил на провода лом. Лом нагрелся докрасна - и сгорел, лишь слегка
их оплавив. Мне дали второй лом - я его тоже бросил, на этот раз
удачнее. Раздалось какое-то неясно идущее прямо по земле гудение,
все на мгновение накалилось, затем что-то щелкнуло - подстанция
вырубилась. Нет света, зато никого не убьет. Через несколько дней
было полярное сияние и какое - разноцветное, переливающееся, как
скомканная лента, оно стояло на небе в совсем неурочное время и
вовсе не желало уходить. А в Кондакопшино на свежевспаханных полях
что-то белело, словно легкий снег. Я пригляделся - все поле было
усеяно мертвыми птицами. А потом как-то мы устроили чернобыльское
шоу. Параллельно с работами на водоводе мы вели, совместно с людьми
из Горного института, геофизические изыскания в парке. Одна бумажка,
подписанная администрацией, - и в нашем распоряжении толпа
студентов, 2 магнитометра, хрен знает сколько других приборов, и
доцент Глазунов в придачу - практика на все лето. Квантовый
магнитометр - это длинная труба, типа лазера, и еще ящик на шее, в
котором что-то щелкает и выводит показания на ленту. Никому не
ведомая единица измерения магнитного поля земли - гам. Электричка за
3 км дает аномалию, больше чем кирпич на глубине 3 метра - 70 гам.
Слово "гам" живо напомнило о гамма-излучении, которое после
Чернобыля было у всех на устах, в народе была просто какая-то
паранойя. Однажды после жуткого водоводского дня, чтобы разрядиться,
я напялил гидрокостюм, противогаз (который всегда висел зачем-то в
бараке), взял в руки магнетометр и пошел по электричке. Зыков и
Юлька изображали ассистентов - "записаторов" на жаргоне. Я шел по
электричке, и честно говорил показания: 70 гам, 150 гам, 80 гам…., а
они записывали. Как вытянулись у всех рожи. А я ведь никого не
обманывал…
- Ты так и прожил до снега в бараке?
- Да. Я ведь даже работу свою забросил, уволился…
- Настолько тебе это понравилось?
- Мне не то что нравилось - это было моей жизнью, сплошной
адреналин. Пока все получалось, я был просто счастлив, я чувствовал,
что в моих руках огромная сила, что это первый в стране эксперимент
подобного рода и я его возглавляю. Ну, льстил себе, конечно. Мне это
нравилось, я любил быть героем телерепортажей - нормальное желание
нормального человека, тем более постсоветского. До истории с
водоводом я был одержим некоторым тщеславием, любил быть на виду.
Потом я получил прививку от тщеславия на всю жизнь. Снимали нас
часто, охотно, с усердием. Сначала репортажи были ироническими - нас
принимали за чудаков или хуже, которые там копаются от нечего
делать. Потом они включились в игру и стали делать репортажи
практически такие, как я и хотел. Нас показывал по ТВ почти каждый
день, и каждая собака в Пушкине знала нас. Нельзя было пройти
незамеченным по улице, зайти в одну из двух бывших тогда пивных,
чтобы не быть узнанным. Сидим, пьем пиво, а бралось тогда всегда 49
кружек, независимо от числа пьющих (это было мистическое число на
водоводе), - и тут официант кричит: "Глядите, опять вас показывают".
Бывало, все пивные люди вставали, отдавая нам почести. А мы наглели,
ходили туда то с лейкой, то с ведром, то с ванной...
- Люди, с которыми тебе приходилось иметь дело, по всей
вероятности, были непрофессионалами по части земляных и подземных
работ?
- Поголовно. С такими людьми, как Вова и ему подобные, под землей
я работать не мог - они были безответственные, их ничего не
волновало, кроме их собственной болтовни, они ничему не хотели
учиться. Они приперлись туда, чтобы было перед кем распинаться,
потому что в городе они уже всех достали. Кроме того, они хотели
обратить нас в свою веру - они везде таскались со своей любимой
"Агни-йогой". Были и оголтелые православные, коммунисты. Коммунисты
хотели создать свою партячейку, но им не хватало третьего, их было
только двое. Один из них - нынешний депутат Пушкинского, другая -
девушка с мечтательным взглядом Света, но она была только
кандидатом, так что с ячейкой ничего не вышло. Было много бабушек,
они отличались заметным трудолюбием, упорством и склонностью опекать
всех вокруг. Некоторые из них были людьми с хорошим гуманитарным
образованием, наверное, они просто хотели себе найти на старости лет
какое-нибудь занятие, потому что энергия у них еще была. Я их
отправлял на работы, близкие к археологии - зачистку (когда очень
скрупулезно лопаткой обнажают культурный слой, чтобы не повредить
его), или на помощь по хозяйству. Самыми лучшими и понятливыми
работниками оказались девушки. Они быстро поняли, что к чему, не
боялись опасности, скорее, даже стремились к ней.
- Наверное, возрастной спектр у тебя был от бабушек до
малолеток?
- Именно так. Несовершеннолетних до подземных работ не допускали.
Возраст я спрашивал, если врали, замечал - они между собой болтали,
и если кто-то пробалтывался, что учится в школе, то с подземных
работ удалял. Помню одну такую - ей пришлось по душе стоять на
вороте, ее прозвали Ленка-воротила. Ворот - это то, что обычно
встречается у колодцев: деревянный барабан с рукояткой или
штурвалом, который устанавливают над шахтой. Это подъемное
устройство на уровне 18 века - использовалось для выемки грунта из
шахты. Ворот крутят руками, веревка наматывается на барабан - работа
тяжелая, девица была крепкая, но малолетняя. Глядя на нынешнюю
молодежь, трудно представить, что их сверстники 14 лет назад могли
пахать по 14 часов в сутки по уши в грязи, бесплатно и в выходные
дни. Хотя у меня есть этому объяснение: общество только-только стало
освобождаться от совкового подавления и подавленная энергия просто
перла наружу, даже в таком странном приложении. Нашлись молодые
умельцы, которые быстро оборудовали барак нарами в 2 этажа,
практически сплошной лежанкой человек на 15. Один из них был Женя
Никитин из Извары, немец с немецкой аккуратностью и
работоспособностью, другой - Шура из сельхозинститута, участник
любительского театра.
- Тебе приходило в голову расспросить народ - с какой целью они
явились возиться в грязи?
- Я не расспрашивал, я наблюдал. Ни у кого из тусовки не было
определенных мотивов - никто толком не мог сказать, зачем они здесь,
но все чувствовали, что это самое интересное место в городе, оно
тянуло всех, как магнитом. Местных жителей в округе практически нет.
Но с сельхозрабочими и со студентами были отношения сложные, мы им
мешали, работая на их территории. А они - нам. Таицкий водовод
окружен охранной зоной, в ней ничего не должны строить, запахивать,
ломать, но, естественно, это только на бумаге. На деле был построен
даже профилакторий Ижорского завода, притом при строительстве
котлованом был целиком вынут фрагмент водовода, возле Баболовского.
Надо ли говорить, что это нас крайне возмутило, мы с Семеновым
наезжали на прораба, но он был непробиваем. Я сказал, что у него
будут проблемы, если он не сделает проход для воды. Водовод - это не
гадский "Англетер", на котором Ковалев & Co делали себе карьеру
на пустом месте, он сможет защитить сам себя. Мы пришли всего
вчетвером и за полчаса срыли перемычку, удерживающую около 5000
кубов воды - содержимое многокилометрового коллектора. Мы ее берегли
на торжественный пуск водовода, но потребовалась раньше. Котлован
был затоплен в течение нескольких часов. Я представляю лицо этого
прораба, когда на него низвергнулся потоп… Главный инженер кричал -
это вредительство! Но через несколько дней труба, испытанная на 40
атмосфер, была положена. После этого последовало вина в исполкоме и
премия аж в 20 рублей…
- Да, с местными у пришлых часто возникают разногласия.
- Они могли у нас что-то украсть из барака, либо написать на
нашей стенгазете, что мы мудаки. В бараке выпускалась стенгазета под
названием "Жупел и сера" - в противовес агитации за агни-йогу и
православие. Труженики подземного мира выпускали газету
соответствующего направления. Г-н Веретенников, миссионер, говорил,
что мы катимся прямой дорогой в ад. В стенгазете в карикатурной
форме изображались наши противники и недоброжелатели - оппоненты из
ОКРПИА, с которой заметно испортились отношения. Мы стали вести себя
слишком независимо. Собирается толпа молодых и достаточно энергичных
и нагловатых людей - и что, мы будем слушать нудных стариканов? Они
говорили, что нужно помогать реставраторам, наше дело - черная
работа, выгребка мусора, что не надо подменять профессионалов, что
начальство знает лучше. А я говорил, что мы можем то, что мы можем
то, что не могут никакие профессионалы (раз я за месяц подготовил
команду, которая могла заниматься реставрацией в старинных горных
выработках, таких специалистов нет). Это была чистая правда - в моем
журнале описаны эти работы, любой метростроевец скажет, что мы
делали правильно. Это подтверждали - туда приезжал один профессор из
Горного института, он нас похвалил и дал несколько практических
советов, а также позволил перерисовать схемы проходки и крепления
шахт и штолен, разрезы водовода (мы послали девочку во ВСЕГЕИ). Он
трогал руками старинные кирпичи и буквально квохтал от
удовольствия.
- Интересно, как можно научиться делать такую специфическую
работу, не имея специальной подготовки? Это с тобой все понятно - 15
лет под землей.
- А у нас были специальные книги, настольная книга - "Тоннели и
метрополитены" (учебник по горному делу), а также что-то по
гидротехнике, гидрогеологии. Народ не квасил водку, а штудировал
учебники. Однако ни одного человека из Горного института у нас не
было, мне кажется, им этого хватает по специальности. Гуманитарии
ходили поверху, пенились и гнали волну, а пахали студентки
технических вузов, они были моей опорой всегда. У нас ведь даже
несчастных случаев не было - только потому, что я жестко требовал
соблюдение техникой безопасности.
- Из-за чего у вас начались неприятности?
- Первая причина неприятностей с руководством - наша
самостоятельность. Вторая - сидят там всякие умеренные тетеньки и
дяденьки, умно морщат лбы, а тут молодежная тусовка, настроенная
часто экстремистски, мы не отличилась умеренностью в образе жизни.
Что правда, то правда. Большая часть тусовки оставалась на ночь,
спали вповалку на нарах. На работе не пили, потому что опасно, сам
лично проверял и даже сам не пил. Но по ночам отрывались, после 14
часов, проведенных в грязи, в гидрокостюме, лежа на пузе в завале,
когда на тебя струится холодная вода, а ты лежишь в ней, а над тобой
гнилые доски треснувшей крепи, - после этого вечером не выпить было
бы странным. Поползли слухи, что у нас происходят оргии - в среде
культурно-демократического движения, там была небезызвестная группа
"Спасение". Наш моральный облик не понравился руководству ОКРПИА -
все эти веретенниковцы раззвонили повсюду, они шатались и в
Павловске, и на Мойке, 12. Везде, где шла общественная реставрация,
они о нас рассказывали ужасы. Тем более что некоторые субъекты
употребляли "колеса". Я это видел, иногда отбирал, по крайней мере,
отгонял от раскопов. С другой стороны, даже милиционеры к нам
приезжали помогать - когда подключились власти, они стали посылать
свои бригады, шла разнарядка по предприятиям, - выделить столько-то
человек для работ на водоводе. Приезжали менты, комсомольцы с
Кировского завода. Тогдашний первый секретарь Пушкинского райкома
Никифоров, потом глава администрации, возглавлял это с партийной
точки зрения и давал разнарядки. Лично приезжал на черной волге,
чуть не грохнулся в шахту, только шофер удержал его от падения. У
меня есть фотография. Неразбериха началась тогда, когда власти стали
присылать людей в произвольные места водовода совершенно без толку.
Эта орава приезжала не к нам, а на произвольные куски, они там
начинали копать, мы даже не всегда знали, что они там на 17-ти
километрах творят. Они сделали кучу бессмысленной работы, например,
раскопки шахт на нерабочем участке водовода. Возникло несколько
центров управления работой, которые мешали друг другу - это
распыляло силы, создавало неразбериху, потому что каждый давал
объявления в газетах, и общественность, которой и так было немного,
энтузиазм толпы не бесконечен, была просто нередко дезинформирована
- она не знала, к кому ехать: ко мне, к Семенову, к людям
Никифорова. У нас начались проблемы, работа шла, но уже не так
весело и дружно, начались склоки и в нашей команде, опереться мне
было практически не на кого.
- Как я понимаю, рассказ идет к печальному концу?
- К сожалению. Виктор Семенов получил по итогам этой работы место
начальника сектора гидротехнических сооружений - администрация ГМЗ
создала этот сектор специально для него. Это как раз конструктивный
итог работы, потому что до этого все хозяйство вообще было без
присмотра. Водовод мы все-таки запустили к его 200-летию, я произнес
театральную трогательную речь перед большой толпой - мол, снимаю с
себя полномочия лидера. Но оставил за собой право вернуться, которым
потом никогда не воспользовался. Но очень был рад тому, что водовод
пошел, мы доказали, что система работает, что не затратив ни единой
копейки, можно на одном энтузиазме выполнить такой проект. Однако
поддерживать систему водовода нам не было никакой возможности, надо
было передавать его профессионалам. А профессионалов не было.
Некоторое время я пытался вписаться в структуру, которая стала
создаваться вокруг Семенова (на ставке в ГМЗ), но не смог этого
сделать, слава богу. Кончилось тем, что я целый год прожил на этой
базе - служебное жилье, которое выделили в Пушкине для работников
водовода, такой жуткий домик, бывшая царская прачечная на задворках
Фермского парка. Потом появился некий кооператив "Природа", его
возглавил человек по кличке Гризли, жестокий и циничный человек,
бывший афганец, он обманывал меня, руководство ГМЗ, растратил
деньги, которые должны были пойти на реставрацию водовода. Мне
пришлось фактически уйти ни с чем, потому что оставаться в этой
гнилой компании я не мог, там творилось множество безобразий, о
которых я даже не хочу вспоминать.
- Не надо так печалиться, ведь 7 километров водовода все-таки
работают.
 - Едва-едва. Знаешь, мне понадобилось 14 лет
на то, чтобы понять - водовод все-таки мертв окончательно. И мы
пытались реанимировать труп. Зато я - и надеюсь, не я один -
приобрел определенный опыт работы и жизни в экстремальных условиях.
Это была очень тяжелая и опасная работа, я зауважал себя за то, что
это сделал. Поражение мое в том, что сделанную работу мне было
некому передать, пришли хамы и уроды. Победа, наверное, в том, что я
все-таки это сделал.
Татьяна Хмельник |
